28.02.2011 в 01:58
Пишет Сумирейд:ленивец таки добрался до этого.
Обещанно-приветственное - to [Juliett] с наилучшими пожеланиями.) Гомен, как и обещала - чистый флафф у меня не пишется.
Невесомость.
Сумирейд. DGM. PG-13. Слеш(яой), флафф, драма, философия. Мини. Лави/Канда. Легкий ООС. Претензий на правообладание не имею. читать дальше
И у законов физики есть свой, лишь им одним понятный черный юмор. Только людям, оказавшимся за тысячи миль от земной поверхности и от всего, что им дорого, или же находящимся в падающем самолете, вошедший в крутое пике, дано летать по-настоящему. Лишь в эти мгновения тело, забыв о силе тяжести, может взмыть, не чувствуя преград — чтобы умереть в следующие секунды. У падающего самолета нет ни прошлого, ни будущего. Былые времена, когда эта гордая железная птица могла летать, сжигая тонны горючего, расскажут лишь о беспрекословно повинующейся человеку машине, а в том, что люди привыкли называть будущим, от этой машины останется лишь жалкая груда металла — ни то, ни другое не имеет ничего общего с прекрасным мгновением, когда она, радостно распахнув крылья, мчится навстречу земле, и все, кому посчастливилось побывать внутри нее, замирают в невесомости.
Разлившийся в воздухе запах весны настойчиво тянет за руку, лишая права выбора. Нет больше прошлого и будущего. Есть лишь "здесь" и "сейчас", каким бы хрупким и непостоянным оно ни было. Осторожно вдыхая тонкий аромат, будто боясь спугнуть, Лави удовлетворенно хмыкает и расплачивается за цветок. Алый, цвет крови — наверное, за него придется отхватить хорошую затрещину, но рыжий парень лишь довольно улыбается: богатый оттенок настолько точно передает суть момента, что ради этого и получить не жалко.
Квартал, за ним еще один. Вскоре экскурсионная группа остается далеко за пределами поля зрения. Однако, сожалеть об оплаченных экскурсиях поздно, да и смысла нет — сегодня его ждет кое-что особенное, поважнее всех этих праздных шатаний... Затаив дыхание, зеленоглазый заворачивает за угол.
Он стоит возле старенькой вывески книжного магазина. Лави тихонько усмехается — не удивительно, что он решил выбрать именно это место встречи: из всех небольших магазинчиков этого района только "Шекспир Компани" специализируется на продаже английской литературы, а французского Канда не знал и не переносил этот язык. Интересно, как вообще он согласился сюда поехать — на лице брюнета даже с такого расстояния легко читается раздражение, губы брезгливо поджаты, а левая бровь чуть дергается, будто он вот-вот сорвется и разнесет к чертовой матери весь этот квартал с цветными кашпо на окнах и улыбчивыми продавцами сувениров. Рыжик улыбается шире, парой прыжков преодолевая отделяющие его от заветной цели метры и чуть не впечатывая долгожданного гостя в стену.
Он не говорит ни слова. В тонких складках у изящно очерченного рта легко читается "отвали, идиот". Раздраженно поджатые губы кричат — "не приближайся ко мне, я тебя ненавижу!". Чуть приподнятые и хмуро сведенные брови предостерегают: "еще движение, и ты труп". Одноглазый нетерпеливо отбрасывает в сторону эти и многие другие замеченные знаки, и не думая беспокоиться — это все он уже слышал. Не хватает кое-чего еще, того самого, ради чего эти двое зашли так далеко, за тысячи миль от привычных себя...
Наконец, он сдается, позволяя слабенькой искорке мелькнуть на глубине пронзительной синевы глаз. "Я ждал тебя целую вечность". И ученик Историка сгребает напряженное хрупкое тело в охапку, прижимая к себе с нежным шепотом "я тоже рад тебя видеть, Юу" — кому, как не ему, знать. Все мы рождены, чтобы целую вечность ждать одного крошечного мгновенья, а в следующий же миг раствориться в ожидании новой вечности.
То ли опьяняющий приторный запах цветов, что Лави успел ловко засунуть за ухо брюнету, то ли нещадно пекущее голову весеннее солнце, то ли глобальное потепление, смена полюсов и грядущий конец света — одному Небу известно, что за муха укусила Канду, но тот, помедлив, робко и нерешительно отвечает на объятия зеленоглазого, тщательно пряча помутневший взгляд за густой челкой. Рыжик удивленно распахивает глаз, ощутив что-то влажное на своем плече, но тут же решительно прикрывает веки, притворившись, что ничего не заметил. Кому, как не ему знать цену этих капель, этой минутной слабости гордой железной птицы, что с распростертыми объятиями несется навстречу своему концу?
Нежная зелень кленов тихо шепчется над головами двух странных, неистово цепляющихся друг за дружку человечков. Ей невдомек, что этот день не просто первый день мая — он же последний и, возможно, единственный. Что уже завтра их пути разойдутся, чтобы больше не пересечься никогда: холодный и безразличный брюнет отправится дальше к северу, его ждут своенравные ледяные Рейн и Амстель, Лави же суждена встреча с горячими южными Тахо и Гвадианой. Только молчаливые воды Сены чувствуют, что конец близится и будто бы невзначай делают поблажку двум влюбленным, дав времени замереть еще на пару секунд, запутав его в сети из бликов и мостов.
Тонкие пальцы осторожно касаются загорелой желтоватой кожи, медленно прочерчивая прямую от уголка рта до переносицы. Затем линия вдруг ломается, зарывшись где-то в копне огненных волос, избавляясь от старой зеленой банданы и заставляя ученика книжника издать короткий тихий звук, странно напоминающий кошачье мурлыкание. Выцветший кусочек ткани, небрежно отброшенный в сторону, опускается на такую же зеленую и тоже чуть блеклую по сравнению с малахитовым глазом Лави траву, что тянется вверх, стараясь обнять двоих, скрыть их от враждебно пустых глазниц старых чердачных окон, от хищно оскалившихся дверей супермаркета, от обступившей их толпы сувенирных лавок, глядящих своими разукрашенными пестрыми глазами с презрительной усмешкой... Но губы так прочно сплелись в поцелуе, а руки так заняты ласками, что хрупкие тоненькие травинки покорно склоняются, не смея мешать этой паре, так и не заметившей всеобщего внимания.
Все с той же брезгливой ухмылкой отворачиваются ставни лавок. Все так же хищно хлопают пластиковые двери, нашедшие себе более легкую добычу. Сливаются с подступившими ранними сумерками чердачные окошки, уступив место празднично сияющим за разноцветными шторами окнам на нижних этажах, но этим двоим, кажется, все нипочем: ни поднявшийся внезапно у берега реки свободолюбивый ветерок, игриво забирающийся под полы тонкого свитера, ни шум вечернего туристического города, чья древняя красота стремительно ускользает от глаз навеки, уступая место ярким огонькам и вспышкам фотоаппаратов. Застрявшим здесь, в Невесомости, неизменной спутнице падения, им не суждено заметить стремительно проносящихся мимо облаков и птиц, что взмывают ввысь, увидеть стремительно приближающуюся и постепенно приобретающую четкость землю. Есть лишь слепящие лучи над головой и это чувство, будто следующее мгновение будет длиться вечно — вместе с осознанием близости конца.
Почувствовав, как синеглазый мелко дрожит, вжимаясь еще сильнее в его объятия, Лави обреченно вздыхает и, не говоря ни слова, снимает длинный белый плащ, набрасывая его на плечи Канды. Высвободив густые шелковые волосы цвета грядущей ночи из-под воротника, на всякий случай еще раз проводит по ним одними кончиками пальцев — запомнить это ощущение, не дать ни одной крошечной детали ускользнуть из памяти, забрать каждый миг этого дня себе, не дождавшись, пока он исчезнет навсегда. Одноглазый знает, что человек, сейчас так крепко прижимающий его к себе, уже через несколько дней будет так же обнимать свою невесту. Что он никогда его не любил — просто не мог себе позволить отпустить после того, как прошел через столько жизней и смертей, через все миры, чтобы найти своего глупого рыжего кролика. Что сам он любит этого ледяногого синеглазого самурая слепо, безумно, безысходно — на протяжение тех самых жизней, смертей и миров и что, наконец, как бы сильна ни была эта любовь, будущее у нее не длиннее, чем мечты только что родившейся подёнки. Знает, но ничего не может с собой поделать и продолжает нестись навстречу земле, набирая скорость и зарываясь еще глубже в иссиня-черную Невесомость, чтобы потом вдвое больнее ощутить соприкосновение с негостеприимной поверхностью.
Вечер плавно перетечет в ночь, гудки машин сменятся глухими стонами в дешевом гостиничном номере, а свет разноцветных огней — безжалостным рассветом, подгоняющим запоздалых гуляк. А потом, подхватив под руку леди Обреченность и её бледную сестрицу-Безысходность, в окна крохотной комнаты с одной узкой кроватью заглянет утро, пытливым взором окидывая дешевые обои и потертые многочисленными постояльцами покрывала. Наконец, найдя то, что нужно, победоносно ощетинится жаркими второмайскими лучами и тут же конфискует по какой-то нелепой случайности пригревшееся здесь прошлой ночью Счастье. А затем наступит он — безжалостный, сметающий все прошлое и не оставляющий никакого будущего удар. Охваченные огнем обломки гордого ястреба из стали и живых сердец сгинут навеки, забрав с собой память об этом единственном мгновении настоящего полета.
Спокойно прикрыв веки, Лави с шумом выдыхает воздух, перехватив поудобнее изящное бледное запястье. Это будет только завтра — спустя целую вечность, а пока...
Хитро вьющаяся вдоль Сены пустынная улочка, подмигнув влюбленным напоследок, заговорщически гасит огни. Впереди еще целая ночь. Еще вечность в невесомости.
URL записиОбещанно-приветственное - to [Juliett] с наилучшими пожеланиями.) Гомен, как и обещала - чистый флафф у меня не пишется.
Невесомость.
Сумирейд. DGM. PG-13. Слеш(яой), флафф, драма, философия. Мини. Лави/Канда. Легкий ООС. Претензий на правообладание не имею. читать дальше
И у законов физики есть свой, лишь им одним понятный черный юмор. Только людям, оказавшимся за тысячи миль от земной поверхности и от всего, что им дорого, или же находящимся в падающем самолете, вошедший в крутое пике, дано летать по-настоящему. Лишь в эти мгновения тело, забыв о силе тяжести, может взмыть, не чувствуя преград — чтобы умереть в следующие секунды. У падающего самолета нет ни прошлого, ни будущего. Былые времена, когда эта гордая железная птица могла летать, сжигая тонны горючего, расскажут лишь о беспрекословно повинующейся человеку машине, а в том, что люди привыкли называть будущим, от этой машины останется лишь жалкая груда металла — ни то, ни другое не имеет ничего общего с прекрасным мгновением, когда она, радостно распахнув крылья, мчится навстречу земле, и все, кому посчастливилось побывать внутри нее, замирают в невесомости.
Разлившийся в воздухе запах весны настойчиво тянет за руку, лишая права выбора. Нет больше прошлого и будущего. Есть лишь "здесь" и "сейчас", каким бы хрупким и непостоянным оно ни было. Осторожно вдыхая тонкий аромат, будто боясь спугнуть, Лави удовлетворенно хмыкает и расплачивается за цветок. Алый, цвет крови — наверное, за него придется отхватить хорошую затрещину, но рыжий парень лишь довольно улыбается: богатый оттенок настолько точно передает суть момента, что ради этого и получить не жалко.
Квартал, за ним еще один. Вскоре экскурсионная группа остается далеко за пределами поля зрения. Однако, сожалеть об оплаченных экскурсиях поздно, да и смысла нет — сегодня его ждет кое-что особенное, поважнее всех этих праздных шатаний... Затаив дыхание, зеленоглазый заворачивает за угол.
Он стоит возле старенькой вывески книжного магазина. Лави тихонько усмехается — не удивительно, что он решил выбрать именно это место встречи: из всех небольших магазинчиков этого района только "Шекспир Компани" специализируется на продаже английской литературы, а французского Канда не знал и не переносил этот язык. Интересно, как вообще он согласился сюда поехать — на лице брюнета даже с такого расстояния легко читается раздражение, губы брезгливо поджаты, а левая бровь чуть дергается, будто он вот-вот сорвется и разнесет к чертовой матери весь этот квартал с цветными кашпо на окнах и улыбчивыми продавцами сувениров. Рыжик улыбается шире, парой прыжков преодолевая отделяющие его от заветной цели метры и чуть не впечатывая долгожданного гостя в стену.
Он не говорит ни слова. В тонких складках у изящно очерченного рта легко читается "отвали, идиот". Раздраженно поджатые губы кричат — "не приближайся ко мне, я тебя ненавижу!". Чуть приподнятые и хмуро сведенные брови предостерегают: "еще движение, и ты труп". Одноглазый нетерпеливо отбрасывает в сторону эти и многие другие замеченные знаки, и не думая беспокоиться — это все он уже слышал. Не хватает кое-чего еще, того самого, ради чего эти двое зашли так далеко, за тысячи миль от привычных себя...
Наконец, он сдается, позволяя слабенькой искорке мелькнуть на глубине пронзительной синевы глаз. "Я ждал тебя целую вечность". И ученик Историка сгребает напряженное хрупкое тело в охапку, прижимая к себе с нежным шепотом "я тоже рад тебя видеть, Юу" — кому, как не ему, знать. Все мы рождены, чтобы целую вечность ждать одного крошечного мгновенья, а в следующий же миг раствориться в ожидании новой вечности.
То ли опьяняющий приторный запах цветов, что Лави успел ловко засунуть за ухо брюнету, то ли нещадно пекущее голову весеннее солнце, то ли глобальное потепление, смена полюсов и грядущий конец света — одному Небу известно, что за муха укусила Канду, но тот, помедлив, робко и нерешительно отвечает на объятия зеленоглазого, тщательно пряча помутневший взгляд за густой челкой. Рыжик удивленно распахивает глаз, ощутив что-то влажное на своем плече, но тут же решительно прикрывает веки, притворившись, что ничего не заметил. Кому, как не ему знать цену этих капель, этой минутной слабости гордой железной птицы, что с распростертыми объятиями несется навстречу своему концу?
Нежная зелень кленов тихо шепчется над головами двух странных, неистово цепляющихся друг за дружку человечков. Ей невдомек, что этот день не просто первый день мая — он же последний и, возможно, единственный. Что уже завтра их пути разойдутся, чтобы больше не пересечься никогда: холодный и безразличный брюнет отправится дальше к северу, его ждут своенравные ледяные Рейн и Амстель, Лави же суждена встреча с горячими южными Тахо и Гвадианой. Только молчаливые воды Сены чувствуют, что конец близится и будто бы невзначай делают поблажку двум влюбленным, дав времени замереть еще на пару секунд, запутав его в сети из бликов и мостов.
Тонкие пальцы осторожно касаются загорелой желтоватой кожи, медленно прочерчивая прямую от уголка рта до переносицы. Затем линия вдруг ломается, зарывшись где-то в копне огненных волос, избавляясь от старой зеленой банданы и заставляя ученика книжника издать короткий тихий звук, странно напоминающий кошачье мурлыкание. Выцветший кусочек ткани, небрежно отброшенный в сторону, опускается на такую же зеленую и тоже чуть блеклую по сравнению с малахитовым глазом Лави траву, что тянется вверх, стараясь обнять двоих, скрыть их от враждебно пустых глазниц старых чердачных окон, от хищно оскалившихся дверей супермаркета, от обступившей их толпы сувенирных лавок, глядящих своими разукрашенными пестрыми глазами с презрительной усмешкой... Но губы так прочно сплелись в поцелуе, а руки так заняты ласками, что хрупкие тоненькие травинки покорно склоняются, не смея мешать этой паре, так и не заметившей всеобщего внимания.
Все с той же брезгливой ухмылкой отворачиваются ставни лавок. Все так же хищно хлопают пластиковые двери, нашедшие себе более легкую добычу. Сливаются с подступившими ранними сумерками чердачные окошки, уступив место празднично сияющим за разноцветными шторами окнам на нижних этажах, но этим двоим, кажется, все нипочем: ни поднявшийся внезапно у берега реки свободолюбивый ветерок, игриво забирающийся под полы тонкого свитера, ни шум вечернего туристического города, чья древняя красота стремительно ускользает от глаз навеки, уступая место ярким огонькам и вспышкам фотоаппаратов. Застрявшим здесь, в Невесомости, неизменной спутнице падения, им не суждено заметить стремительно проносящихся мимо облаков и птиц, что взмывают ввысь, увидеть стремительно приближающуюся и постепенно приобретающую четкость землю. Есть лишь слепящие лучи над головой и это чувство, будто следующее мгновение будет длиться вечно — вместе с осознанием близости конца.
Почувствовав, как синеглазый мелко дрожит, вжимаясь еще сильнее в его объятия, Лави обреченно вздыхает и, не говоря ни слова, снимает длинный белый плащ, набрасывая его на плечи Канды. Высвободив густые шелковые волосы цвета грядущей ночи из-под воротника, на всякий случай еще раз проводит по ним одними кончиками пальцев — запомнить это ощущение, не дать ни одной крошечной детали ускользнуть из памяти, забрать каждый миг этого дня себе, не дождавшись, пока он исчезнет навсегда. Одноглазый знает, что человек, сейчас так крепко прижимающий его к себе, уже через несколько дней будет так же обнимать свою невесту. Что он никогда его не любил — просто не мог себе позволить отпустить после того, как прошел через столько жизней и смертей, через все миры, чтобы найти своего глупого рыжего кролика. Что сам он любит этого ледяногого синеглазого самурая слепо, безумно, безысходно — на протяжение тех самых жизней, смертей и миров и что, наконец, как бы сильна ни была эта любовь, будущее у нее не длиннее, чем мечты только что родившейся подёнки. Знает, но ничего не может с собой поделать и продолжает нестись навстречу земле, набирая скорость и зарываясь еще глубже в иссиня-черную Невесомость, чтобы потом вдвое больнее ощутить соприкосновение с негостеприимной поверхностью.
Вечер плавно перетечет в ночь, гудки машин сменятся глухими стонами в дешевом гостиничном номере, а свет разноцветных огней — безжалостным рассветом, подгоняющим запоздалых гуляк. А потом, подхватив под руку леди Обреченность и её бледную сестрицу-Безысходность, в окна крохотной комнаты с одной узкой кроватью заглянет утро, пытливым взором окидывая дешевые обои и потертые многочисленными постояльцами покрывала. Наконец, найдя то, что нужно, победоносно ощетинится жаркими второмайскими лучами и тут же конфискует по какой-то нелепой случайности пригревшееся здесь прошлой ночью Счастье. А затем наступит он — безжалостный, сметающий все прошлое и не оставляющий никакого будущего удар. Охваченные огнем обломки гордого ястреба из стали и живых сердец сгинут навеки, забрав с собой память об этом единственном мгновении настоящего полета.
Спокойно прикрыв веки, Лави с шумом выдыхает воздух, перехватив поудобнее изящное бледное запястье. Это будет только завтра — спустя целую вечность, а пока...
Хитро вьющаяся вдоль Сены пустынная улочка, подмигнув влюбленным напоследок, заговорщически гасит огни. Впереди еще целая ночь. Еще вечность в невесомости.